Ахегао... майне либе... Ахегао, майне кляйне...

Некоторые слова, прочно входят в наш повседневный язык... ахегао... А некоторые напротив не приживаются, ну вот не вживляются они, хоть тресни, как не культивируй их, как не прививай и нарочито используй, дохнут, вываливаются из языка... ахегао... и что получается, майне либе? Хлам и грязь, язык (ахегао дарлинг, не забывай, моя милая - ахегао) превратился в уродливое чучело, состоящее из смеси иностранных и сленговых слов. Эсперанто новой эпохи? Ну может быть... но ведь мерзко... вы не находите? Не дать не взять - ахегао...
Возбуждающе мерзко, или омерзительно до возбуждения?
Все японцы это чертовы инопланетяне. Они с другой планеты! И мой менталитет противится всему что они вытворяют, начиная от еды и искусства, и заканчивая сношением. Это дикость... и вы не убедите меня в том что харакири, или как они ее там еще называют Сепока, это величайшее блаженство под финал жизни в бумажный стенах, со странными недостихами, и деревянными башмаками. Их уродливая самобытность, спесь и смирение, их полнейший идиотизм, литературный, художественный, музыкальный... Отправляйтесь на свою планету! Чертовы камикадзе! Оставьте лишь свое "Ахегао"... на память... о вас... Ахегао, майне либе медхен, ахегао... und riss meine sündige Zunge heraus... Und deine Augen sind wie ein Messer, und wenn du direkt hinsiehst...

Ахегао...

---

Извращение не для слабых духом...

Я иногда перечитываю что когда-то написал, и порой это бывает так, что читаешь словно впервые, будто это и не ты писал вовсе, а кто-то сторонний, тебе незнакомый... или память стала уже не та, или в меня вселяется кто-то, снизоходит озарение или умопомрачение... хотя нет... с памятью у меня все в порядке... пока во всяком случае... я отчетливо помню что происходило сорок лет назад, тридцать лет назад и... ловлю себя на мысли, что я перестал пользоваться точкой как знаком препинания, у меня всегда и везде сплошные многоточия... словно оборвали повествование, словно морзянка из мыслей бьется в агонии... и ее рвут, прерывают, обрывают... пора от этого отходить, нужно научиться формировать мысли так как этого требует сам язык...
Я помню как это было в те далекие годы, когда мои родители были молоды, когда солнце светило ярче, а небо было прозрачным и беззаботным. То время окрашено в совершенно другой, золотисто-зеленый цвет. А нынешнее, преимущественно в серый... словно выгорело... и вот опять многоточия... снова эта чертова морзянка из обрывков незаконченных мыслей...
как же хорошо было там, и как же хочется сейчас туда, и остаться там, и чтобы время замерло и не двигалось, чтобы сломались эти чертовы шестеренки и колесики, в глобальном хронометре вселенной, и она бы замерла на том, прекрасном, невозвратимом времени.

---

он гений! он, чертов, гений! а вы его не поняли, и не приняли... ну и черт с вами!!!

РАЗДАВИТЬ В ГЛАЗАХ
ТОСКИ СОМНИТЕЛЬНЫЙ ОТТЕНОК

когда ты умрешь я лягу рядом
замурованный цветок нектар холодных струй
потопит воздух
пчелиных легких рой тоски
потушит свет я выйду с берега асфальта
в тот непроглядный мрак поток потерь
в том неизбежность что зачато
лишь мы неизмеримо верны в своей голодной
слепоте время вышло я обливаю тело грязью
ночь в пролетах разрывает холод
гранитной статуи граната
в свой алый взрыв затягивает ветви
и нить ведет все дальше и глубже листья уже
живут в других разводах в другом стекле
все воедино гроб забвения постыл
холодный шорох подземельных вздохов
забудьте все уйдите все
оставьте камень на ладони, чтоб целовать
голодный крест по плоти мертвого вести
запястье той в чьи алые уста проникла суть
бессмысленное время не удостоит жизнь
раскаиваться в смерти
вся грязь весь смрад по боли существа
в ком дым перволучины, газы бродят
теплые стены зло, я забываю твой цвет
и крашу лицо гримасой
вкус молока грудного всхлипа
сера мы задыхаем дохлых лапок возню
в продольной пище стынем и ледяными бритвами
кромсаем тесто отвар готов к луне
первые облаками выстил
животной жилой по свежайшим срезам
стонем ведем их сотню черной стаи
слепцы дорогою где тело и тень наоборот

---

там на самом, на краю земли

Я вижу наперед всю свою жизнь – я не помню, как она началась, но знаю, как она закончится, и каждый мой шаг, это лишь еще одно подтверждение собственной правоты и фаталистической безысходности. Сломя голову или ползком, вольно или не вольно, я выстраиваю жизнь так, как себе ее представляю, так как не пожелал бы этого, никому, даже злейшему врагу… Я вершитель собственной судьбы! Ни это ли счастье? Ни этого ли жаждут миллионы людей по всему свету? Быть властителем собственного продвижения к гробовой доске, и жить так, как ты себе это представляешь…. Что ж… завидуйте мне… вот он я, во всей красе… лежу, задыхаясь от боли, в скомканной кровати. На календарном отсчете прожитых дней, я достиг той точки, когда можно отходить ко сну не раздеваясь. Зачем? Я один и меня никто не видит. Убогие стены, вечно душной комнатенки, давшей мне приют, останутся безмолвны. Пытай их, режь ножом, жги, избивай кулаками или собственным лбом, они не проронят и звука, о том что видят каждую ночь… Свидетелями каких стонов и криков, им пришлось стать. Старые обои небесно-голубого цвета, свисают сверху, мертвенными лоскутами кожи… желтеющая известка на бетонном перекрытии потолка, таком же неровном словно целлюлит на ягодицах Вирсавии Рембрандта… Ближе к середине ночи, потолок начинает опускаться, неподъемной могильной плитой, приближается к моему лицу по миллиметру, беззвучно, неотвратимо, пока я не начинаю задыхаться… хриплю, царапая ногтями неподдающийся монолит, вою от бессилия, захлебываясь смиренными слезами… а он все ближе… ближе… ближе… до хруста костей… до громкого всхлипывания взорвавшегося сердца…
…я раздавлен…
…мои кишки разметались по комнате… стены забрызганы кровью… то что от меня осталось лежит в кровати и пялится в потолок, который странным образом, оказался вновь на прежнем месте…
…собираюсь растекшейся ртутью – по каплям, кускам, по частицам… что-то теряется… чем-то замещается… никак не могу найти центр равновесия… все плывет… все кружится… никак не могу найти… пять засохших мух с подоконника? Черт с ними… будут вместо него… замена не равнозначная, я знаю… но… пусть так… пусть так…
Каждый новый день с чистого листа, чтобы ночью их бросить в топку… Рука устала, и пальцы не гнутся… Но я пишу… будто кто-то это прочтет, словно это кому-то нужно….
«Этому миру нужна новая философия»… ему нужно дать повод жить…
Повод жить…

---

Замерзшие слезы рек...

Под сердцем... прямо под сердцем... во внутреннем кармане, псевдо-летной, американской-военной, но тоже псевдо, но все же куртки, тихо булькает, отвечая на каждый мой шаг, и согревается, в металлической, плоской фляжке - коньяк.... Нет, это не "Хо" и даже не обыдлевший, но все равно престижный "Hennessy", или какой-нибудь "Courvoisier", это простое и дешевое бырло, даже не армянского разлива, и все звездочки на нем липовые, и давались не за выдержку, а скорее за наглость появится на прилавке, встретившегося у меня на пути, очередного магазина. Спиртосодержащая жидкость, шоколадного цвета, выпив которую, ты передергиваешься и с удивлением замечаешь, что за такие деньги, могло быть гораздо хуже... Вот она и булькает... и греется... моим сердцем, моим теплом... а я бреду по пустому замерзшему берегу реки... чуть выше, на пригорке, стоят обглоданные дома, и даже если в них кто-то и живет, то эти люди скорее будут напоминать призраков из давно ушедшего детства... потому что я сам некогда жил в таком доме... Небо и земля, слились одним цветом, как эмалированный бак с манной кашей... Я глубоко вдыхаю, влажный, чуть горьковатый, протухший холодом и вороньим ором, воздух... останавливаюсь, и смотрю вверх... а там... там таже земля что и под ногами, или это под ногами, тоже небо что и сверху... и жалящие снежинки, словно острые бритвочки впиваются под кожу, пытаясь попасть в мои глаза...
Достаю фляжку, свинчиваю крышку, и делаю долгий, но мелкий глоток... от него прошибает мозг, и обжигает пищевод - капля яда, как последний мазок, в довершении унылой красоты зимнего пейзажа... холодная долька мандаринки, кисло-сладким соком, на языке...

---

Плавать на нарвалах, спать в медовых сотах, и пить слезы девственниц...

Через пенные гребни, изумрудных холодных волн, на мокрой спине "трупного кита", вспарывая его левым бивнем плоть времени и пространства, под звездным, мерцающем небом, в легких одеждах и с верой в себя... к липкой неге медовых сот, наполненных сладчайшим елейным золотом, текучим и вязким блаженством... на самом краю земли, где воды мирового океана, с немым шумом низвергаются в алчущую, вечно голодную бездну... и если быть осторожным, подплыть поближе, ухватившись за струпные бока своего любимого нарвала, и перевесившись через край посмотреть вниз, то где-то там, в живой пустоте, можно различить, медленно раскачивающийся, гигантский хобот одного из трех слонов... и уже лежа в медовых сотах, обтекаемый перебродившим медом, с примесью перги и слюны, пить слезы похоти, непорочных девственниц, не ведавших еще мужского естества... чистых и нетронутых...
и хмелеть, от избытка желаний, эстрогена и несбыточных грез...

---

voodoo mon amour

Шиншилловые шельфы, распростерли объятия, жаждой глубокого сна... Тургор, оживший гомоном птиц, всполошившаяся тишина, пробирается под кожу через мельчайшие поры, посредством едкого, розового тумана - испарившийся пот, миллионов гиппопотамов с полуострова "Безмятежный сон"... а может это лишь следствие вскипевшего молока фламинго? А какая в том разница? А в том разницы и нет... есть только розовый коллоид, проникающий через кожный покров, трепетной, живой, тишиной...
И больше ничего...
Шаг за край... край блаженства... блаженство за шаг...
На излом пубертатного мистицизма... в лоно сакральных парадигм...
Шум разрушения психики, тише звука роста хилой травинки, в центре земляничной поляны, дремучего леса...
Вы слышите?
Вы ЭТО слышите?...

---

во мне так много есть чего сказать...

Словно тайный горб на груди таскаю...
Во мне столько всего накопилось, столько мыслей и слов, которые приходится носить все время с собой, и я хотел бы их отдать или даже попросту выбросить, вырвать из себя, выпустив на свободу - пусть летят пылью по ветру, пусть валяются у вас под ногами обломками бетонных перекрытий, скалясь проржавевшей арматурой в облезающее серостью небо, пусть хоть что-нибудь произойдет с ними... нет сил их носить... нет сил их нести... но нет... не выходят... торчат острыми углами, рваными краями, прорастают тонкими грибницами, толстыми корнями, ядовитыми лианами... всем чему угодно, но только не словами, все что угодно, но только чтобы остаться внутри, и продолжить разлагать мою душу и разум.
Во мне так много есть чего сказать... сказать людям... сказать этому миру... И не имеет значения, поймет ли меня кто. Важен сам акт - я кажется знаю зачем мы здесь...

---

это было написано в прошлую осень

Холод венозных рек,
вязким соком давленой вишни,
где-то погиб человек,
у высоковольтной обглоданной вышки.
Где-то уж выпал снег,
скрывая голодные ямы,
и не кончается век,
у подножия Фудзиямы.
Легкий шёлковый сон,
ресницы век заплетает,
осень вскрывает шуб,
тот о котором никто не знает.
Ярких видений сонм,
душу мою разлагают,
лилии черной цветок,
в сознании чувств расцветает.
Вышепрописанный смысл,
нижепроторенных троп,
бьется в агонии мысль,
жаждуя новый потоп.
Реки устали течь,
молот устал стучать,
липовый мёд и плеть,
да на запястье печать.
Осень холодных вен,
осень пустых дворов,
осень встаёт с колен,
и проникает в кровь.

---

я единственный из встреченных тобою мужчин...

Не забывай без меня дышать... вдох... выдох... вдох... выдох...
Есть люди в наших жизнях, которые сродни воздуху... "Я буду воздухом, которым ты дышишь... я буду окружать тебя".... Мы не можем осознать это когда они рядом, и принимаем это как естественную данность. Они для нас просто воздух. Не кислород, нет... Воздух - это смесь газов, главным образом азота и кислорода, которую и составляют земную атмосферу. Но не кислород в чистом виде, дарующий опьянение и чувство эйфории. Мы дышим этими людьми, мы существуем потребляя их, и не задумываемся об этом когда они рядом, и когда они просто есть, и уж тем более не думаем, что наступит время и их может с нами не стать. А когда они исчезают из наших "жизней", наступает удушье... И только в этот момент, мы осознаем всю значимость этих людей для нас...
Я единственный из встреченных тобою мужчин... не смотря на всю амбициозность данного заявления, я могу с уверенностью сказать, что другого как я, у тебя не будет. Никогда... Может оно и к лучшему, и это даже наверняка... но... в твоей жизни я был и буду уникальным, в силу той или иной причины. И ты будешь помнить меня остаток всей своей жизни... а может и нет, и ты уже позабыла не только как я выгляжу, но и мое имя... хотя на самом деле все это не важно - я был в твоей жизни, а значит я и есть частица твоей жизни, которую ты несешь в себе, до срока... меня в себе... навсегда...

Жить в твоем сердце...
Быть твоим воздухом...
Дыши мною... дыши...
Вдох... Выдох... Вдох... ... ... Выход...

---

богиня... или когда я умер...

...моя жизнь всего лишь фанфик, на кого-то свыше или сбоку. Хочется верить что у моего прототипа все складывается куда лучше и интереснее чем у меня, а мой автор просто бездарь. В последнее не верится, я это просто знаю - сюжет так себе, завязка банальная, финал судя по всему будет таким же, в общем и целом, абсолютно не интересное чтиво. Графоманство уровня "Бог".
Видимо все достойные сюжеты закончились, или наступил кризис, творческий застой, и когда-то выдумав не ординарный поворот событий, просто исчез запал. Меня так и бросили в нем, мол живи как хочешь... как можешь...
А что если все персонажи или действия которые я когда-то описал, или выдумал, также где-то живут, или уже не живут, но ждут продолжения, развития своей истории? Или ежеминутно проживают свои вымышленные и не очень жизни. Скольких я обрек, своей бездарностью? Графоманство уровня "Фарс".
Я не хочу стоять в момент страшного суда перед Богом, я выбираю Богиню. Хотя и осознаю всю странность бесполого существования в теле мужчины или женщины. Но для меня женские формы привлекательнее мужских, и под словом формы я имею ввиду совокупность всех факторов от стервозности до критических дней. Месячные уровня "Богиня".
Ничего... все это скоро пройдет... вся сексуальность, и притягательность определенных особей. И возможно тогда я смогу возлюбить все человечество, и весь божественный пантеон... Любовь уровня "Асексуал"...

---

недобитый романтик...

В XXI веке от рождества последнего бога, быть романтиком не с руки. Романтизм уходит, или уже ушел, и на смену ему явился цинизм и грубость. Я не уподобился скамеечным старушкам, распускающим нелепые и несуществующие слухи , да и соцопрос не проводил, нет у меня таких полномочий, а если честно то и желания. Но, в свете заданных мною вопросов, слегка совершеннолетним особям , выяснилось что нынче в чести быстрый секс, без лишних прелюдий, и желательно по-жестче. И об этом мне говорили ни одна, и даже не две и не три молодые особи. Вы можете подумать что их было четыре - нет, их было больше. Фокус-группа надо отметить не очень большая, но и она дает представление о нынешнем положении проникновенных дел. По-жестче!!!
Но это если говорить о сексе, а как же обстоят дела со знакомствами? Тут все также не столь красиво и изысканно. Оно конечно и раньше знакомились и в компаниях, и на улицах, и даже в подворотнях, но ушедший век, унес с собой легкий флер ухаживаний и заботы, переживаний и душевных мук. Это стало лишним - прагматизм и жажда получения телесного, а значит и душевного (!) удовлетворения, перевесили чашу весов, к быстрым, незаурядным знакомствам. И таким же быстрым расставаниям. Теперь не нужно полгода набираться смелости, чтобы заговорить с объектом своих воздыханий, не нужно подавать ей руку, выходя из транспорта, открывать перед ней дверь, да и вести под ручку с правой стороны тоже не нужно, палаши давно уже не носят, сейчас другие правила этикета, слегка отличающиеся от прежних. Например, вам будет оказана честь, если во время отсоса, ваша партнерша соблаговолит все же вынуть из своих ушей хотя бы один наушник, а ваш партнер во время прогулки, не нежно возьмет вас под руку, а повиснет на ваших плечах, обдавая вас своим стойким ароматом потных подмышек.
Ну да чего сетовать. Оно конечно жаль, что происходит массовое обыдление и отупление. Мы переродились из душевных, наивных романтиков, спешащих на свидание с букетом полевых цветов, в поколение зомбированных телефоновтыкателей, предпочитающих большой страпон в заднице и кляп во рту, а еще примитивный видеоряд многочисленных хохмочей и блогеров, но только не правильные книги, которые могли бы научить хоть чему-нибудь. И тут возникает вопрос - если каждое поколение становится более грубым и тупым, по сравнению со своими предшественниками, то во что это все выльется? Даже страшно представить... Видимо последнего романтика показательно выебут на центральной площади, и занесут в книгу учета жизни как вымерший вид, чтоб другим неповадно было. И все это будет сниматься на миллионы телефонов, а затем распространится во всех соцсетях с хэштэгом "выебалитудаемуидорога". И наверняка это будет по-жестче... по-жестче!
А пока, мои недобитые романтики, ищите себе подобных и наслаждайтесь мгновениями, истиной любви, нежности и заботы. И помните - в каждом городе, есть своя центральная площадь...

---

изумрудные фьорды - крошева льда...

Меня здесь никогда не будет, это останется лишь моей несбыточной мечтой... А может оно и к лучшему, ведь мечта должна оставаться мечтой, иначе мечтать будет не о чем... а как жить без мечты? как жить без любви? без несбыточной любви... как же без сладких, мучительных страданий? как же мой внутренний мазохист? Ведь он умрет. Умрет сразу же по исполнению мечты. А если она вдруг все же исполнится, но по какому-то стечению обстоятельств окажется не столь уж и прекрасной? И счастье продлится не долго, а превратится в узловатую руку разочарования...
Но все же... у меня есть мечта, у меня есть любимое мною место... это целый остров... это целое государство... это Исландия...
Поймите меня правильно, это не значит что я ненавижу или не люблю то место и ту страну где родился, вырос и сейчас проживаю. Вовсе нет, я люблю свою родину, я люблю людей которые живут рядом со мной, я люблю свою страну. Ее поля, леса, озера, реки, болота, ее цветы и ее птиц, животных, да все что тут есть. Порой едешь в машине за рулем, и просто восхищаешься тем великолепием, которое проплывает за окнами автомобиля. Она прекрасна, она великолепна, и я рад что живу здесь... но...
Я люблю и Исландию - ту страну, в которой никогда не был, и в которой никогда не буду... Может это во мне говорят какие-то древние корни, а может эти корни тут и ни причем.
Впервые я услышал об Исландии конечно же в школе, на уроках географии, но тогда меня это ни как не тронуло. Еще одна непонятная далекая страна или остров. Да, даже не страна а именно северный остров. Подумаешь, мало их что-ли. Потом по прошествии лет, когда я был еще достаточно молод душой и телом, я и услышал первый голос Исландии, он принадлежал уникальной певице Бьёрк. И это на один шажок приблизило меня к той стране. Ее запредельный вокал, ее незабываемый образ - девочка эльф, которую съел плюшевый медведь. Психоделичность текстов, музыки и образов, сделали свое дело - ее песни глубоко засели в моем сердце, но все что я тогда знал о ней, это то что она родилась и выросла в какой-то коммуне хиппи в Исландии. Не уверен сейчас про первое, но вот то что она из Исландии в этом я уверен. И вот тогда мне пришлось побольше узнать об этой стране - перечитав кучу статей, справочников, и пересмотрев множество документальных фильмов и фотографий. Иногда я настолько углублялся во все это изучение, что забирался в такие дебри, из которых уже было невозможно выбраться самостоятельно. Руны, символика, мифы и легенды, божественный пантеон - все это сплелось воедино и ожило неким сказочным, первобытным существом.
И ведь я понимаю, я прекрасно понимаю, что скорее всего там все не так как мне видится и представляется. Это как влюбиться с первого взгляда - когда мы влюбляемся, то влюбляемся отнюдь не в настоящего человека, мы влюбляемся в собственноручно, созданный образ. Так и я... Я влюбился в ту Исландию, которую создал сам... И пожалуйста - не разрушайте этот образ... пусть у меня останется несбыточная мечта...

Где-то на самом краю провинциального городка, с населением не больше 1 000 человек, стоит одинокий домик, оббитый жестью, и эти листы жести, треплет жестокий, холодный ветер с океана... Все пропиталось запахом морской соли... под ногами шуршит черная как уголь галька... а на ночном небе, мерцающие звезды и перелив северного сияния... и где-то за спиной, многочисленные изумрудные фьорды, заполненные крошевом сине-зеленого льда, скалистые, практически отвесные утесы... синие айсберги, словно молчаливые часовые у береговой линии... гигантские хвосты китов... дышащие паром гейзеры, брызжущие фонтаны кипящей воды и зеленые, покрытые мхом и не высокой травой, склоны уснувших и пока еще дремлющих вулканов... и на этих склонах, между двух кристально чистых водопадов, маленькие девочки эльфы, в полупрозрачных, воздушных платьях, пасут свое вечное стадо, состоящие из душ давно ушедших с этой земли...

...и в этом одиноком домике, оббитом листами просоленной жести, на втором этаже, в полутемной комнатке, у постоянно дребезжащего своими стеклами, от порывов ветра окна, на моем старом, обшарпанном письменном столе, среди вороха книг, исписанных тетрадей, и листов бумаги, в близи горящих и плачущих стеарином свеч... стоит клетка, в которой живет... моя мечта... "моя" маленькая беззащитная эльфийка...

Не нужно... не разрушайте... я хочу в это верить.... я знаю, что это так все и есть на самом деле...

@музыка: Sycamore Trees Jimmy Scott

---

Сон - роза...

-Скучно мне, - произносит высокий и статный черноволосый мужчина с курчавой бородой. Его руки делают определенные пассы и движения, между ладоней возникают, потрескивающие искры, слабое голубоватое свечение, замутненная перспектива преломляется, закручивается спиралью, образует сферу, и когда она готова уже вот-вот лопнуть подобно большому мыльному пузырю, ловкие пальцы, стряхивают ее с рук, и та податливо летит в бездну, - скучно…
-Не то слово, - отвечает ему другой, такой же высокий и такой же статный мужчина, но светловолосый и без бороды. В его руках, вырастает сфера, наполненная мокрой зеленью, черным жемчугом, сурьмой, липким суслом и стонущим звуком, - просто скукотище…

-Мне скучно, бес! - выкрикивает первый, и оба заходятся громким, гортанным смехом...

Проходит время, разно-наполненные шары, методично срываются с двух пар рук, и с легким, чуть слышным свистом, уносятся в голодную, но живую копошащуюся бездну, расположенную сразу же за рваным краем, мраморного пола…
Ш-ш-ш-а-х…. Ш-ш-ш-а-х…. Ш-ш-ш-а-х…. Ш-ш-ш-а-х….

Это место выглядит весьма странно – некий гигантский уступ, за ним только растрескавшийся гранит, с мерцающими, словно живыми, вкраплениями розовой слюды. Самой вершины скалы, не видно, она теряется в пелене плотных и очень низких свинцовых туч, которые в свою очередь вспыхивают изнутри редкой морзянкой, беззвучных молний. Все кажется естественным, кроме пола самого уступа, он явно рукотворен, и выстлан белым мрамором, с голубыми прожилками вен, словно бледные ляжки тромбофлебитной куртизанки. На уступе, и находятся два античных мужа, с телами которым позавидовал бы сам Давид, сотворенный некогда Микеланджело, в порыве душевной страсти к несуществующим статным мужчинам и холодному эректильному мрамору. Они облаченные в белоснежные тоги с сапфировыми пряжками, и сандалии из кожи первородной Иракской лани. И именно за краем уступа, начинается эта «живая» бездна, в которую и летят наполненные сферы.

-Гипноз? – произносит светловолосый, бросая взгляд из-за плеча на темноволосого.
Молчание… Тот к которому обращались, не повел даже бровью, продолжая создавать сферы между ладоней.
-Гипноз, - не унимался первый, - ну давай сыграем, скучно же, как у бога подмышкой…
-Не смеши меня, Морфей, - спокойно ответил темноволосый не оборачиваясь, - с тобой играть что ситом воду таскать, ты постоянно мухлюешь. Не было ни разу, чтобы ты сыграл по правилам.
В этот момент, уже почти готовый шар, выскользнул из его рук, и, упав на мраморный пол, лопнул, с хлюпающим звуком, сломанного в драке носа, затем он растекся бесформенным пятном, зловонно испаряясь, зашипел, поменял свой изначально лиловый цвет на ярко-розовый, удушливо-зеленый и через несколько мгновений исчез.
Морфей гоготнул, и, подойдя ближе к Гипнозу, снисходительно похлопал его по плечу:
-Чего ты там намешал?
-Да так, всего по не многу, - Гипноз задумчиво смотрел на то место, где еще совсем недавно находилась вязкая лужа.
-Да уж… Неужели сдаешь?
-Не дождешься, - Гипноз, зло, сбросил руку Морфея со своего плеча, и вперил взгляд, в две равнодушные льдинки глаз. Брови Морфея взмыли вверх, и с полуулыбкой на губах, он произнес:
-Ну-ну. Спокойнее, друг мой, спокойнее.
Гипноз отстранился, и сгорбив плечи, медленно поплелся, к краю уступа. Остановившись в месте где, половой мрамор, рваными краями перетекал в голую скалистую породу, уходящую вертикально вниз, он устало сел, погрузи свои ноги в черную кипящую бездну. Морфей проводил его взглядом, затем щелкнул пальцами, и в воздухе материализовалась беззвучная молния. Он еще немного постоял, вдыхая чистый озон, и не спеша направился к Гипнозу. Садясь рядом с ним, он произнес:
-Ну, что, играем? Обещаю, в этот раз придерживаться правил.
-Правил? – усмехнулся Гипноз, - я до сих пор, даже не был уверен, есть ли это слово в твоем словарном запасе.
-Теперь есть, - улыбнулся Морфей, - я постоянно самосовершенствуюсь.
Молчание…
-Но ведь скучно же, черт побери!!!
-Ну и на что мы будем играть? – сдался Гипноз, пожевывая неизвестно откуда взявшуюся травинку.
-Давай просто сыграем, и все - на победителя. Проигравший прокричит три раза кукареку, а выигравший от души над этим посмеется.
Гипноз пожал плечами:
-Но, ты прекрасно знаешь, что если я и проиграю, то паясничать не стану.
-Знаю, и мне все равно. Просто… Скучно!
-Черт с тобой, давай. Какие правила?
-Да какие правила, - воскликнул Морфей, - как всегда, летаргический сон и… вперед! А если что не так, по ходу разберемся, чай не впервой.
Морфей протянул руку, ладонью вверх, и Гипноз вяло хлопнул по ней своей, в знак согласия…


* * *

Для Влада, сегодняшний день выдался прескверным, впрочем, это скорее уже стало нормой, так как вчерашний день, да и тот что шел перед ним, был ничем не лучше. Вначале, эта крашеная дура, с кукольной прической, и раскосыми как у мартовского зайца глазами, пожаловалась начальнику, что Влад ее постоянно домогается. Подумаешь, хлопнул один раз по заду, небось не убудет, и вообще это должно было бы ей польстить, что на нее еще кто-то обращает внимание. И стоило из-за этого затевать скандал? Ах да, еще та новогодняя вечеринка, но там у него была отговорка, он был смертельно пьян, а она чересчур вызывающе, откровенно одета. Да и вообще, что это такое «домогается», в конце концов, она женщина, а он мужчина, и если бы они занялись сексом ни сходя с места, то это было бы естественно и даже здорово, но видите ли ей эта мысль пришлась не по вкусу, когда он ее озвучил в темном углу, хватаясь за ее пышную грудь, и поспешно расстёгивая молнию на ширинке своих брюк. А вообще могла бы так и сказать, а не хлестать его по щекам, и с визгом бежать жаловаться в отдел кадров. Но, эти объяснения не устроило, начальство Влада, равно как и его систематические опоздания на работу, и ему было поставлено на вид, с обещанием выставить из учреждения, при первой же жалобе, не важно от кого, или же при малейшей оплошности. Потом позвонил его друг, и сказал, что их дело, которым они хотели заняться, сгорело синим пламенем, а попросту, их кинули на деньги. И так как эти деньги были взяты Владом в долг, под очень большие проценты, и на весьма короткий срок, у местного, малознакомого авторитета, то со дня на день можно было ожидать прихода, специалистов по возвращению долгов. И их доводы в виде раскаленного паяльника и горячего утюга, будут весьма убедительны. Но проблемы это не решит – денег нет, и взять их не у кого. А дальше что? Бежать из города, из этой страны? Так ведь не вариант, все равно найдут, даже если ты сменишь пол, и уедешь к белым медведям на ПМЖ. Мысли совсем не веселые, и честно признаться, вся эта заваруха с петтингом, домогательством и выговором начальства, вообще мышиная возня под кроватью, по сравнению с той финансовой проблемой в которую он влез всеми ногами. Оставался еще один вариант, если он поползает на коленях перед Марго, и в конце концов сделает ей предложение выйти за него замуж, то может быть его новоиспеченный тесть, в лице прокурора области, как-нибудь и сумеет замять грешки своего любимого зятя. Но тут придется вывернуться наизнанку, и выгорит ли что-нибудь из этой затеи или нет, одному богу известно. Но во всяком случае, вариантов других больше не было.
День оказался не просто прескверным, а очень и очень паскудным. Но что самое поганое, это то, что он еще не закончился, и Влад чувствовал просто нутром, это еще не все сюрпризы - что-то не хорошее шевелилось внутри, и наматывало нервы на леденящий бур стоматолога…

Открыв дверь своей маленькой, но уютной квартиры, Влад вошел в коридор, и на встречу ему, с жалобным мяуканьем выбежал большой, толстый кот, кастрированный перс, по кличке Блюз.
-Да, да, я знаю, что забыл тебя покормить, - произнес Влад, отбрасывая ногой кота в сторону. Тот грузно шмякнулся на пол, и обиженно поджав хвост с поникшими усами, и глазами, выражающими всю скорбь кошачьего племени, поплелся к миске с водой. Влад устало разулся, и бросив ключи в карман висящего на вешалке плаща, прошел в комнату. Его внимание привлек белоснежный лист бумаги, исписанный размашистым женским почерком, который одиноко лежал на пустом журнальном столике. Внутри как-то не хорошо все сжалось, и неприятный холодок пробежал по спине. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, и медленно побрел на кухню. Достав из холодильника бутылку водки, Влад взял стакан, и вернулся в комнату. Стараясь не смотреть, на то место где лежит записка, он налил на три пальца в стакан водки, и залпом ее выпил. Затем, продолжая держать бутылку в руке, поставил стакан на столик и поднял исписанный лист. Без сомнения, это был почерк Марго – красивые, чуть ли не каллиграфичные буквы выстраивались в слова и предложения: «Мне все это надоело. Твои вечные отговорки и недомолвки, твои ночные скитания по шлюхам и беспробудное пьянство. Я ухожу! Живи, как знаешь, как хочешь, как можешь. Между нами все кончено. Не ищи меня».
-Стерва! – выкрикнул Влад, и не допитая бутылка водки, полетела в стену, и, разбившись мелкими стеклянными брызгами, растеклась на обоях мокрой кляксой, - стерва, стерва, стерва…

* * *

-Ну, как? Подойдет? – спросил Морфей.
-А не все ли равно? Вполне, - ответил Гипноз.

* * *

Влад рухнул на рядом стоящий диван, мысли копошились в голове, клубком скользких червей, только сейчас он почувствовал, как от всего устал. Устал от постоянной нервотрепки и напряжения, устал бояться и искать выход. Хотелось только одного, сбежать куда-нибудь, чтобы тебя никто не смог найти, закрыться где-нибудь, с какой-нибудь смазливой девчонкой и бутылкой пойла, и не выходить на свет божий месяц, год, всю жизнь. Так и сдохнуть в пьяном угаре и с бабой на члене. Может позвонить Аньке? Его рука потянулась за трубкой, и машинально набрала номер подружки. Через семь гудков, на другом конце, ответил женский, чуть хрипловатый голос:
-Да, я слушаю…
-Здравствуй, моя нежная сволочь, - произнес Влад, - мне очень херово.
-Ой.… Это ты?
-Я… и мне нужно тебя увидеть.
Влад услышал легкое потрескивание и шуршание, доносящийся из трубки, и через секунду, слишком поспешный и нервный голос своей любовницы:
-Извини… не сегодня… я сегодня не смогу… ко мне мама приехала…
-Мама? Какая…
Но в трубке уже звучали короткие гудки.
-Мама!? – завопил Влад в равнодушную телефонную трубку, - твою маму третий год катают на инвалидной коляске в доме престарелых! Я сам, собственноручно помогал тебе ее туда устроить! И ты ни разу за эти три года, у нее не была!
Он с остервенением и пеной у рта, отшвырнул трубку телефона:
-Сволочь! Какая же ты сволочь! Скотина, блядская. Сказала бы как есть, что трахается с очередным кретином. Сволочи, все сволочи и подонки, все, все, ВСЕ!!!
Он откинулся на подлокотник, и закрыл глаза рукой.
Вдруг в голове стало легко и спокойно, веки налились тяжелым свинцом, мягкое, окутывающее тепло, расползлось по всему телу, а в ушах прозвучал многоголосый шепот:
-Сон… Сон… Сонм… Сонм… Сон… Сон – роза… Сон… Роза… так говорили в Персии. Сон - роза… Сон… Сонм… Сон…
И сопротивляться этому, уже не было ни сил, ни желания – Сон… Роза…

Сон первый

Он идет по дышащей жаром, от недавнего дневного солнца, пустой улице. Он жил здесь когда-то. Когда-то очень давно, еще в детстве. Ни каких многоэтажек и новостроев, только маленькие деревянные домишки, разбросанные хаотично, в зарослях хмызняка и ясеня. Растрескавшийся старый асфальт, он не черный как сейчас, он серый, с вкраплениями мелких камушков, как тогда из детства, серый асфальт и мелкие стеклышки, камушки, песчинки, соринки, травинки. Голова Влада была опущена, ноги с трудом переставлялись, а в области сердца что-то ныло, словно кто-то вогнал сжал его в кулак, не желал отпускать. Каждый шаг давался с неимоверным усилием, каждый вздох с болезненной дрожью. Тихо отдавался, звук каблуков, в воздухе, наполненном мелкой мошкарой и запахом полусгнивших железнодорожных шпал, который доносился сюда из тупикового откоса, где стояли, обрастая мхом, полу сгоревшие, железнодорожные вагоны. Влад остановился, долго стоял, глядя, не понимающим взглядом, на снующих в асфальтной трещине, рыжих муравьев, и силился вспомнить, как он здесь оказался, и куда идет. По пустой проезжей части проехал велосипед - рыжая и курносая школьница, весело смеясь, налегала на педали, а за ней бежала свора бродячих собак, безрезультатно клацая в воздухе желтыми клыками, в попытке достать обнаженные, молочные пятки, юной нимфетки. Все это продолжалось не более десяти секунд, но Влад успел заметить, разорванное в кровь колено велосипедистки, ее развевающуюся на ветру темно-зеленую ленточку, из растрепавшейся косы, он увидел, что у одной собаки, перебита передняя лапа в пястном сочленении, и при каждом прыжке, сустав собаки, не естественно взмывает вверх, хотя должен была опускаться вниз. Вся эта процессия, проплыла практично беззвучно, в воздухе остался только отголосок звонкого смеха, и скрип старого, велосипедного колеса. Влад вышел на проезжую часть, и ощутил ускользающий шлейф запаха, взмокшего от пота юного тела с примесью псарного смрада.
Вокруг было пусто, ни одного человека, ни одной машины. Тихо позвякивая, и робко мерцая, зажглись ртутные уличные фонари, к которым сразу же устремился рой безмозглых насекомых, где и начал отплясывать безумный танец, роняя размытые тени, и хлопающие звуки, ударов крыльев о раскаленное стекло лампы. Влад задумчиво посмотрел вверх, на эту дикую пляску, и медленно опустился на еще теплый асфальт, почувствовал, как под его пальцами рук, пополз липкий гудрон, как он приклеивается срастаясь с асфальтом. Не смотря на всю абсурдность своего положения, ему стало комфортно, и удобно. Недавняя боль в сердце, исчезла, дрожь пропала. Лежа лицом вверх, и наблюдая как по небу ползут тяжелые тучи, он порылся в кармане пиджака и вытащил из него сигареты, не глядя, прикурил от зажженной спички, выпустил облачко дыма, и отбросил догорающую спичку в сторону. В промоине туч, показалась кроваво-красная луна…. Луна? Конечно, ведь уже ночь. Почему она красная? В каком кровавом море она купалась? Почему-то она его раздражала, раздражала всем – своим ликом, своим искаженным мерцанием, своим существованием. Влад сделал последнюю затяжку, и щелчком, отправил окурок в небо, пытаясь попасть в переносицу угнетающей его луны. Окурок назад не вернулся, застряв где-то на полпути в небесной тверди. Но Влад этому не удивился, лишь тихо хмыкнул, мелено поднялся, чувствуя, как с липким шорохом отрывается ткань пиджака и брюк от застывающего гудрона, и побрел дальше…
Так он дошел до своего дома, в котором некогда жил.
Подойдя к двери, он не обнаружил в кармане ключей, да они, в общем, то и не понадобились, дверь была приоткрыта, Влад легонько толкнул ее ногой, она отворилась, и на пороге появился его отец:
-Неужели так трудно, хотя бы раз придти вовремя, - произнес он тоном, не терпящим возражений.
-Я не понимаю тебя, - устало ответил Влад, и попытался просочиться внутрь.
-Совсем мозги пропил, - в голосе отца зазвучали металлические нотки, - может ты забыл, что умерла твоя бабушка, и сегодня ее похороны.
Влад ошарашено присвистнул, замерев от неожиданности на месте, у него было такое чувство, что они ее уже хоронили, и довольно давно, но он не стал перечить своему отцу:
-Я не знал.
-О черт! – взвизгнул фальцетом отец, и, схватившись за голову, выскочил из дома на улицу.
В это же время возникла, взволнованная мать, с ярко-алым пятном, на белоснежном фартуке. В ее руке, сверкал большой разделочный нож, а из кухни, которую она только что покинула, доносился младенческий плач. Она посмотрела в след убегающему отцу, и захлебываясь со слезами, прошептала:
-Не надо, только не сегодня, не нужно все портить… - затем она посмотрела на стоящего в недоумении Влада, и произнесла, - Влад, сыночек, попрощайся с бабушкой, она лежит там, на столе, в зале, твои сестры ее сейчас одевают.
-Может лучше потом, - попробовал возразить он.
-Нет, - истерически завопила мать, от чего Влад отшатнулся в сторону, и затем уже гораздо тише и ласковее добавила, - потом будет поздно, иди прямо сейчас, ведь она тебя так любила.
Мать протянула к сыну руку с ножом, и, обняв его за шею, затряслась от рыданий.
-Хорошо, хорошо, - ответил Влад, пытаясь, освободится от материнских объятий, - я пойду, и прямо сейчас с ней попрощаюсь.
С трудом оторвав от себя, повисшую на шее мать, он направился в комнату, из которой доносились голоса и смех его сестер. Как и говорила мама, бабушка лежала на столе, нелепо скалясь съеденными зубами, в облупившейся потолок. Две родные сестры Влада, Светка и Маринка, одевали на голое старушечье тело усопшей, полупрозрачное, кружевное белье. И тут он вспомнил, что еще за долго до своей кончины, бабушка дала распоряжение в какой одежде ее хоронить, именно в кружевном белье со свадебной фатой. Сестрички Влада тихо хихикнули, когда белоснежный кружевной чулок, порвался на сухонькой, бабушкиной ноге. Светка вскочила с колен, состроила смешную рожицу Владу, и подбежала к стоящей на комоде, шкатулке с нитками. В то время как она вставляла, суровую черную нить, в ушко кривой хирургической иглы, Маринка отчаянно боролась с приступом охватившей ее зевоты, при этом она громко шмыгала носом, и вытирала его о фату, приготовленную для бабушки. Влад немного постоял, но поняв, что процесс с облачением бабушки затянется еще надолго, подошел к гробу, стоящему тут же на полу, и сел в него. Светка, наконец, справилась с непослушной иглой, и, юркнув к мертвому телу, принялась накладывать, грубые стежки, на подобии секционных швов, которыми пользуются патологоанатомы, на шелк чулка, а чтобы ткань не ползла, она прошивала ее вместе с ногой, и каждый, раз, когда иголка погружалась в сморщенную кожу бабушки, сестры буквально давились от смеха, и трясясь, бились головой о стол. Владу все это порядком надоело, и, отвернувшись от них, он лег в гробу, свесив одну ногу за его пределы. Гроб пах свежей сосной, и пыльной обивкой. Изучая изъяны обивочной ткани, Влад услышал, как что-то с грохотом упало, и сестры разразились оглушительным смехом. Неужели это упала бабушка? Он не пошевелился, чувствуя безумную усталость и безразличие к происходящему. Из кухни прибежала мать, к этому времени, плач младенца, доносившийся оттуда, прекратился, и принялась хлестать сестер по лицу грязной тряпкой, а те со смехом, пытались поднять с пола, упавшую бабушку, и положить ее обратно на стол. Потом внезапно все стихло. Стало настолько тихо, что Влад услышал, как бьется муха о стекло, в соседней комнате. Очень медленно, над ним склоняется мать, по ее лицу текут крупные слезы, ее подбородок дрожит, и она начинает бормотать:
-Сынок, это бабушкин гроб, не нужно в нем лежать, бабушка будет сердиться.
-Хорошо, - ответил Влад, поднимаясь, - мама, я тут подумал… я пока пойду, умоюсь.
-Да, конечно, ты сегодня должен быть чистым, ведь это твой день.
Влад, нахмурился, пытаясь понять услышанное, но мать закатила глаза под лоб, и ее рука с окровавленным ножом метнулась к шее Влада, в попытке безжизненно повиснуть на нем. Влад развернулся и спешно направился в душевую комнату, на ходу бормоча:
-Не, сейчас мам, не сейчас…
Душевая была вся мокрая, и повсюду висели клочья грязной пены, наверное, это его сестры, омывали здесь бабушку, и не убрали за собой, ну да ладно. Он подошел и включил воду, из душа вырвалась мощная струя горячей воды, вся комната наполнилась тяжелым, густым паром. Влад не спеша разделся, бросая одежду прямо на пол, и стал под хлещущие струи. Грязь отваливалась с тела кусками, давно засохшей коростой. Чем дольше он стоял под водой, тем большие куски грязи, с плеском падали к его ногам. Когда же он успел так зарасти грязью? Влад взял с полки большой кусок, почти черного хозяйственного мыла, и принялся намыливать им тело. Мыло было скользким и неприятным на ощупь, а само скольжение его по телу, вызывало болезненную дрожь и фриссон. Где-то в области груди, его рука, внезапно провалилась меж ребер внутрь…
-Что за…
Мыло выскользнуло из рук, и он почувствовал под пальцами, что-то теплое, скользкое и пульсирующее. Влад медленно вынул руку из груди, и увидел в своей руке, еще бьющееся сердце. С каждым его сокращением, из аорты, выливалась черная, со сгустками кровь. Его глаза округлились, он стал задыхаться, рука судорожно скользнула внутрь груди, вставляя сердце на место…. Измазывая стены кровью, хватаясь за все что попадается под руку он, шатаясь, добрался до двери, распахнул ее настежь, и провалился в темноту коридора…
-Ты же весь измазался! Как можно было пойти мыться, и так измазаться?! – Мать вопила, фальцетом.
Влад, пошатываясь, сделал два шага, и, протягивая окровавленные руки к матери, произнес:
-Мама, я умираю…
Из комнаты, вышла умершая бабушка, чулок на ее ноге был приспущен, за ней волочилась длинная фата:
-Не нужно на него кричать, - прошамкала она, и попыталась стать между Владом и матерью.
-Мама, идите, лягте в гроб, еще не время! – выкрикнула мать Влада, и толкнула старуху в комнату, от чего та с грохотом упала на пол, и мать в сердцах вновь завопила - вот видишь, что ты наделал!
-Да что здесь происходит?! – дрожащим голосом спросил Влад.
-Бабушку хороним! – зло шикнула мать. Она сделала короткий замах, и запустила во Влада ножом. Нож просвистел возле самого уха, и воткнулся за его спиной в дверь душевой. Из зала послышались тяжелые стоны старухи.
-Мама, прекратите, вы по-человечески даже умереть не можете!
Входная дверь отворилась, и в прихожую вбежал отец, в руке он держал большой кусок свинцовой трубы:
-Дорогая, не волнуйся, сейчас все уладится, - с этими словами, он исчез в комнате, и уже через мгновение оттуда донеслись глухие звуки ударов, протяжных воплей старухи, и причитаний отца:
-Сказано вам, ложитесь в гроб,… ложитесь…
-Да, что ж вы делаете? – закричал Влад. – Что здесь твориться?!
Мать скромно улыбнулась в ответ, и тихо со всей материнской нежностью, произнесла:
-Бабушку хороним… в пятый раз… живучая она у нас, понимаешь?

* * *

-Опять эти фокусы с органами и похоронами? Ну что ж, не плохо, не плохо, - произнес снисходительно Морфей, - но теперь моя очередь…


Сон второй

Анечка сидит на коленях у Влада, сегодня она хороша как никогда. Легкий халатик распахивается на ее груди, и Влад припадает губами к маленьким возбужденным соскам, его окутывает тяжелый аромат дорогих духов, подумать только, она не забыла, что это его любимый запах. Анечка улыбается, и в блаженстве закрывает глаза, ее золотистые волосы, нежно щекочут шею Влада, ее ноготки, легонько впиваются в его спину, сейчас она напоминает, пушистую, мурлычущую от удовольствия кошку.
-Я принес тебе, твои любимые конфеты, - произнес Влад, развязывая пояс на ее халатике.
-Да? – Анька спрыгнула с его колен, - Где же они?
-Зря я это сказал, теперь ничего не будет, пока ты не осилишь всю коробку - там, - Влад безразлично махнул рукой в сторону журнального столика.
Она на носочках, словно балерина, подбежала к большой коробке, в виде сердца, и ловко ее, открыв, засунула в рот сразу три конфеты, при этом испачкав лицо растаявшим шоколадом.
Влад посмотрел на свои руки, и задумчиво спросил:
-Скажи, ты когда-нибудь, считала, сколько у тебя было мужчин?
-Вместе с тобой, милый? – переспросила Аннушка с набитым ртом.
-Нет, меня в этот список, можешь не включать.
Анька, закрыла глаза, и принялась загибать пальцы на руке, не переставая жевать конфеты:
-Шесть или семь, - она пожала плечами, - точно не помню.
-Ну, это не много, для нашего времени, и твоего возраста, - удовлетворенно ответил Влад.
-Что ж делать, если неделя выдалась такой скучной, - она хихикнула, запрокинув голову, но тут же побледнела, и стала хватать воздух ртом, как только что выловленная рыба.
Влад сорвался с кресла, и, подскочив к Анне, с силой стукнул ее кулаком между лопаток. Кусок вишни, в шоколадной глазури, выскочил из ее горла, и упал на белый, персидский ковер.
-Конфеты тебя, когда-нибудь убьют, - произнес озабоченно Влад, поглаживая ее по спинке.
-Нет, - отдышавшись, произнесла Анька, - меня сведут в могилу мужики. - Она коснулась своими шоколадными губами губ Влада, и в этот момент, раздался звонок в дверь.
-Господи, это мой муж! – взвизгнула она, - Скорее, прячься в шкаф!
-Муж? Но…
-Да скорее же ты, он нас убьет… - Анька открыла массивную дверцу дубового шкафа, и буквально впихнула туда Влада, - может еще все обойдется, только сиди смирно…
Уже в шкафу Влад подумал: «Какой муж? Ведь Анька вроде как не замужем».
-Где он? - В комнату ворвался мужик в одних семейных трусах, и с топором в руке. Он был волосатым и сильно смахивал на обезьяну. Все его жесты, и маленькие, глубоко посаженные глаза, злобно сверкающие из-под надбровных дуг, говорили о том, что каким-то чудесным образом, ему удалось обмануть эволюционный процесс, и остаться на стадии развития питекантропа. – Я тебя спрашиваю где он?!
-Там, - тихо пискнула Анька, указывая, пальчиком на шкаф, - только, дорогой, убивай его не здесь, а то ты опять испачкаешь ковер, а он только что из химчистки.
-Стерва! – Завопил Влад из шкафа, - и это твоя благодарность за то, что я для тебя сделал?
-Так будет лучше! – истерически закричала Анька.
Обезьяна с гортанным ревом, подскочила к шкафу, занеся топор над головой, и прорычала:
-Прощайся с жизнью…
Раздался жуткий треск, и Влад почувствовал, что дно шкафа проваливается под ним, унося его в пустоту….
…Влад едет в машине со своим другом, сидящим за рулем. Небесного цвета, «Додж» кабриолет, с глухим урчанием мотора, несется по блестящей от бегущей воды, дороге. Большие лужи, разлетаются под колесами, на миллионы мелких брызг, окатывая сидящих в машине водяной пылью. Дышать тяжело, все насквозь промокло. Влад смахивает рукой, с лица крупные капли, и смотрит, на замершую стрелку спидометра, ее острый наконечник, казалось, прилип к отметке в девяносто пять миль. Он попытался перевести мили на километры, получилось, что-то около ста пятидесяти двух, он не знал, точно ли посчитал, но в любом случае его внутренний голос подсказывал, что ехать с такой скоростью, чистое безумие.
-О чем задумался? – Спрашивает Артур.
-О скорости, - произнес Влад.
-Не о том думаешь…
-Это почему же?
Артур пожал плечами. Прошло время, ехали молча, стрелка спидометра падать и не думала, дорога по-прежнему была мокрой.
-Представляешь, купил вчера себе бритву, - произносит Артур, - не бреет ни хрена, тупая она что ли?
-Покажи.
-Вот, - Артур достал из внутреннего кармана пиджака, футляр, обтянутый черным бархатом, и протянул Владу, - ею даже суицида не совершишь, в общем, похоже, что меня надули.
Влад взял футляр из рук Артура, и осторожно его открыл. Она лежала на красном атласе, холодная сталь, тускло поблескивала, отражая в себе тяжелое небо. Она была красивой, и гипнотизирующей. Вынув бритву из футляра, Влад осторожно проверил ее остроту, вначале на ногте, а затем на пальце. Лезвие легко скользило, не оставляя видимых следов на коже:
-Да, суицидом здесь и не пахнет, - Влад легонько приложил холодное лезвие бритвы к своему запястью, и с силой на него надавил. Кровь хлынула фонтаном, ни боли, ни страха, будто перерезал горло беззащитному теленку.
-Ого, - воскликнул Артур, - значит, она все же на что-то годится. Дайка мне ее, может, когда еще понадобится. Да и останови кровь, не хватало, чтобы ты измазал весь салон.
-Чем же я ее остановлю, у тебя аптечка хоть есть?
-Издеваешься, это же новая машина, откуда здесь взяться аптечке? Присыпь землей.
-По открытой ране, да сырой землей? – Владу это напомнило слова из песни.
-Именно, я всегда так поступаю, - произнес спокойно Артур.
Влад зажал кровоточащее запястье, правой рукой:
-Может, остановимся, и решим эту проблему?
Артур отрицательно покачал головой:
-Нельзя, мы и так опаздываем.
-Опаздываем?
-Все давно уже там, а мы еще здесь.
-Не понимаю…
-А чего здесь понимать, сиди и наслаждайся, в конце концов, это должно было случится.
Влад осторожно разжал руку, и посмотрел на запястье – раны не было, крови тоже, лишь обрывок сизой вены, болтался безвольной пульсирующей трубочкой. Он подцепил ее ногтями пальцев, и попробовал потянуть. Вена вылезла сантиметров на десять и застопорилась. Тогда Влад намотал ее на палец, и с остервенением дернул, рывок отозвался резкой болью в плече.
-Черт! Вот вляпался! – прошипел Влад.
Артур молча ухмыльнулся и, достав сигарету, закурил.
-Да останови же ты машину!
-Хватит придуриваться, - произнес Артур.
-Остановись!
-Ну, уж нет, я тебе еще не показал, на что способна эта малышка, - с этими словами Артур утопил педаль акселератора в пол.
Уснувшая стрелка спидометра, дернулась, и резво поползла к отметке «150». Артур посмотрел на Влада и, отпустив руль, произнес:
-Приготовься…
Влад закрыл руками глаза. Свист ветра, рев двигателя, жуткий звук удара и скрежет сминаемых металлических конструкций – все смешалось в единую кучу, сплелось в целое, залезло своими длинными щупальцами под кожу…
Влад на силу выбрался из груды покореженного металла небесно-голубого цвета. Артур сидел на земле, спиной к «убитой» машине, и задумчиво смотрел на темную воду реки, плещущуюся у самых его ног.
-Какого… Что все это значит? – произнес Влад.
-Мне нужно на ту сторону.
-Совсем спятил?
Артур поднял руку, давая знак, чтобы Влад замолчал:
-Слышишь? Прислушайся.
Влад весь напрягся. Сперва он ничего не услышал, только обычный для леса гомон птиц, шорох травы, и шум листьев. Потом в этом многообразии звуков, выделился один, до наслаждения знакомый и далекий, он доносился с противоположного берега – это был смех, смех юной девушки. Влад попытался вспомнить, где он слышал его раньше, но все его усилия были бесплодны.
-Ты слышишь ее? – Спросил Артур.
-Да. Но я не могу понять кто это.
-Она пришла за мной, ей нужен я, она зовет меня…
-Кто это?!
-Слишком много вопросов, и мало действий, - Артур отбросил в сторону сигарету, и поднялся с земли, - извини, она меня ждет.
С этими словами он вошел в воду по колено, затем обернулся, уныло улыбнулся Владу и, бросившись в реку, с ожесточением, поплыл к другому берегу.
-Артур, что ты делаешь?! Вернись!
Но на этот крик, он лишь быстрее заработал руками.
-Артур!
Внезапно все стихло.
-Он правильно поступает, не нужно его останавливать, - услышал Влад, чей-то голос над самым ухом.
Он резко обернулся. И сразу же вспомнил, кому принадлежал этот смех, его обладательница стояла перед ним, это она ехала на велосипеде с эскортом, из своры собак.
-Ты здесь… но…
Она рассмеялась, и ее смех послышался с противоположного берега. Влад повернулся к реке и, сложив руки рупором, прокричал:
-Артур, вернись, она здесь!
Но его собственный голос, оказался тихим, будто кто-то в рот запихнул кляп.
-Ш-ш-ш… - она приложила свой пальчик к его губам, - еще немного.
-Немного что?
-Смотри сам.
На воде, рядом с плывущим Артуром, образовалась большая воронка, она подхватила его, вовлекла в свою круговерть, и вскоре голова Артура, со слабым стоном исчезла под водой. В тот же миг воронка сгинула, и вода вновь стала спокойной.
-Нет, - прошептал Влад, - нет…
С наворачивающимися на глаза слезами, он обернулся, но рядом уже никого не было. Примятая трава, в месте, где недавно стояла юная особа, медленно распрямлялась, умолкшие так неожиданно птицы, вновь робко, и как бы нехотя, защебетали, появился шелест листвы, шум волн…
Влад закрыл глаза, до боли сжал кулаки, и медленно сделал шаг в сторону реки…


* * *

-Похоже, что ты делаешь успехи, - произнес Гипноз, - или я тебя раньше недооценивал.
-Надеюсь, ты согласишься, что все было честно, - Морфей выжидающе посмотрел на Гипноза.
-Более чем, не знаю, но мне понравилось.
-Понимаешь, с органами и прочей дребеденью, играть скучно, это всего лишь животные страхи, они их чувствуют каждый день, гораздо интереснее, найти то, что покоится в их подсознании, - Морфей улыбнулся, - и кажется, мне это удалось.
-Ну не на сто процентов, - возразил Гипноз.
-Не спорю с тобой, но все же…
-Я понимаю, что, говоря про человеческие органы, ты запустил камень в мой огород, но низменные страхи первичны…
-Ладно, - Морфей потер руки, - так на чем это мы остановились?
-Сейчас моя очередь, - Гипноз сощурился, и на его губах появилась улыбка.


Сон третий

…Высотка упирается в небо и скребет его своею крышей, протыкая зольную массу тяжелых туч, они уже на уровне пятьдесят шестого этажа, тычутся в окна, липнут к стеклам, вскипают, пытаются просочиться внутрь палаты, в которой лежит Влад. Запах медикаментов повсюду, он въелся в стены, впитался в одежду, тяжелый и почти осязаемый, в гулком свете бактерицидных ламп. Влад лежит на жесткой койке-каталке, и безразлично смотрит в потолок, по которому медленно ползет рыжий, полуживой таракан:
-Неужели тебя это ни как не волнует и не беспокоит? – Спрашивает маленький, сухенький, старичок, в белом халате, поправляя подушку под головой Влада.
Влад молча, отрицательно качает головой.
-Хм, а зря, синоптики обещали на сегодня ураган.
-Вы думаете, что это здание не выстоит?
-Выстоит или не выстоит, в любом случае, я сейчас еду домой, и если синоптик не солгали, пережду бурю в подвале. Во время всяких катаклизмов, я предпочитаю находиться поближе к земле, - старик улыбнувшись похлопал Влада по коленке, - но ты не впадай в панику, мы платим синоптикам, за то, что они ошибаются в семидесяти случаях из ста.
-Весьма обнадеживающе, - безразлично ответил Влад.
-Не то чтобы очень, но.… Да, хочу тебя предупредить, весь медперсонал пришлось эвакуировать, да и больных собственно тоже, сам понимаешь, чрезвычайное положение, и все такое, не хватило места только тебе и пациенту из соседней палаты. Ты должен понять меня правильно – вы все равно безнадежные…
Влад болезненно улыбнулся:
-Я все понимаю.
-Ну, вот и славно, бог даст и все закончится…
-Уже сегодня, - продолжил Влад, за внезапно замолчавшего старика.
-Нет, - на распев протянул тот, - я хотел сказать благополучно.
Врач посмотрел на часы, с конвульсивно дергающейся минутной стрелкой, застрявшей между двух делений, висящие прямо над входом в палату, они как и всегда показывали без пяти пять.. Влад проследил за его взглядом и хриплым голосом спросил:
-Скажите, а, сколько мне осталось?
-Видишь ли… - старичок перевел взгляд на Влада, а затем вновь посмотрел на часы, и после паузы продолжил, - видишь ли, это зависит от ряда субъективных причин, и наш с тобой разговор может весьма затянуться, а время уже позднее, давай отложим его на потом… на завтра… если будем живы…
Влад отвернулся от старика к стенке, пытаясь скрыть набежавшие на глаза слезы жалости к самому себе.
-Пожалуй, что-то засиделся я у тебя, - старик с большим трудом и хрустом в суставах поднялся со стула, и, бормоча себе под нос непонятную тарабарщину на латыни, вышел из палаты, осторожно и тихо, прикрыв за собой дверь. Его шаркающие, удаляющиеся шаги, были еще слышны какое-то время, но потом стихли в глубинах коридора. Влад обвел глазами, уже привычную обстановку палаты, и его взгляд остановился на шестигранном окне, он приподнялся на локте, стараясь разглядеть хоть что-нибудь, за пеленой плотных туч и неожиданно она спала, подобно сдернутой, невидимой рукой ткани, и перед его взором, открылась необъятная панорама ночного города, залитого неровным светом, мерцающих огней. Влад поднялся с кровати и, подойдя к окну, прислонился лбом о толстое стекло. Долго стоял, глядя, как постепенно гаснут огни в домах, как проносятся редкие пожарные машины с включенными мигалками, разъезжается парк скорых. Через некоторое время, недавнее море огней поредело, и превратилось в одинокие островки тускло-светящихся глаз, сбившихся в стаи, диких собак. На душе было грустно и не спокойно, Влад все больше поддавался соблазну, разбить окно табуретом, и бросить собственное тело к подножью небоскреба, тем самым ускорить и без того приближающийся конец. Лампа в палате, начала мигать, вначале редко, затем все чаще, заставляя отбрасывать предметы, уродливо-вытянутые тени, пока со звоном не лопнула, источая, горячие пары ртути. На мгновение стало абсолютно темно, затем как бы нехотя, зажегся грязно-красный, аварийный свет. Влад сделал глубокий вдох, и во рту сразу же появился металлический привкус, в горле запершило, он улыбнулся сам себе, и, отойдя от окна, принялся мерить палату шагами. Тихо… слишком тихо, слышно только как завывает ветер, и стонет ему в унисон в соседней палате незнакомый, собрат по несчастью. Влад остановился, его взгляд уперся в стену, где-то за ней лежит такой же, как он, всеми брошенный и безнадежно больной человек, может, стоит пойти к нему, и скоротать последние минуты их жизней вдвоем? Хрустя, осколками тонкого стекла, лопнувшей лампы, Влад подошел к двери, ведущей из палаты в коридор, и медленно повернул ручку…
Коридор удлинился, подобно нескончаемой кишке диковинного создания, пронизывающий сквозняк, треплющий выгоревшие занавески на окнах, шорох исписанных бумаг, кружащихся по полу… дверь в соседнюю палату, находилась рядом, на ней красовалась большая табличка: «Комната эвтаназии». Дверной замок, звонко щелкнул, дверь отворилась, и внос сразу же ударил, тошнотворно-сладкий запах разлагающейся плоти, гниения и нечистот. Ранее, заглушаемые стенами, слабые стоны, превратились в агонизирующие предсмертные вопли. У Влада закружилась голова, но он сделал шаг внутрь. Тело больного, сплошь было укрыто простыней, из-под которой выглядывала только женская рука, с множеством источающих сукровицу, язв. К руке тянулся тонкий, прозрачный капилляр капельницы, он переплетался с кучей других разноцветных трубочек, и заканчивался, большим, пятидесяти миллиметровым шприцем, укрепленным на передвижной стойке, рядом с кроватью и, наполненным жидкостью, цвета денатурата. Кровать была окружена веревочным барьером, с предупреждающей на нем табличкой: «Неизвестный, смертельный вирус!!! Работать, только в средствах индивидуальной защиты!!!». Тело под простыней еще сильнее забилось в конвульсиях, до ушей Влада донесся судорожный хрип. Ему захотелось уйти, оставить все как есть, и исчезнуть, понятно что скоротать последние часы жизни за беседой не получится, и он в последний раз бросил взгляд на койку, и тут заметил то, что его остановило, в ранее принятом решении. Из-под простыни, на подушку, выбился рыжий локон, влажных волос. Конвульсия и хрипы, прекратились, тело под простыней стало неподвижным, словно из него только что ушла жизнь. Не единого движения, ни одного звука. Влад в нерешительности, протянул дрожащую руку, и резким движением, сдернул простынь с тела. Его догадка оправдалась - эта была она. Ее обнаженное тело, было покрыто гноящейся коркой, растрескавшиеся от высокой температуры, губы, обнажили белоснежный оскал ровных зубов, мутные белки, приоткрытых, закатившихся глаз, взмокшие от пота, разметавшиеся по подушке волосы…
-Да кто же ты такая, черт побери! - прокричал в сердцах Влад.
Голова девушки дернулась, ресницы затрепетали…
-Кто ты такая? – срывая голос орал Влад.
Ее грудь стала учащенно вздыматься, из горла донесся хрип, глаза раскрылись еще больше, и выкатившись из-подо лба, ее расширенные зрачки впились в лицо Влада.
Он попятился назад, пока в спину не уперлась стойка со шприцем.
-Что тебе от меня нужно? Почему ты меня преследуешь?
Девушка попыталась слабо улыбнуться, и по ее подбородку, из уголка рта, побежала тонкая струйка вязкой крови, вперемешку с пузырями слюны.
Влад нащупал рукой стойку с инъекцией позади себя, и не отрывая взгляда от больной, перекатил установку, вперед, пытаясь загородиться от рыжеволосой девочки. Свободная рука, легла ладонью на поршень шприца.
-Ты больше меня не побеспокоишь, - произнес он.
-Давай, - еле послушным языком прохрипела девушка, - Сделай это… что же ты медлишь?
Влад в нерешительности замер.
-Ну же!!! – оглушающе взвизгнула девочка, подскочив на кровати.
Влад с силой надавил на поршень, и фиолетовая жидкость по капилляру устремилась к ее вене. Где-то в коридоре послышался многоголосый вой собак. Он отшатнулся от стойки, словно только осознав, что совершил большую ошибку. Раздался оглушительный грохот, здание закачалось, унося пол из-под ног, и Влада швырнуло к стене. Все вокруг продолжало раскачиваться, оконное стекло треснуло, и через мгновение разлетелось тысячью мелких осколков, пропуская в палату, тяжелые удары бушующего снаружи урагана – десятки черных смерчей крушили и пожирали ночной город.
Вой из коридора нарастал, стая приближалась. Влад вскочил на ноги и выбежал из палаты, и уже за спиной услышал, то что заставило его замереть на месте - звонкий, девичий смех. Оглянувшись, он, увидел, как вскипая, лопается молочная кожа юной рыжеволосой нимфетки, как с хрустом выворачиваются суставы, и ее грудь взрывается кровавым фонтаном… и снова вой, долгий, протяжный, уже совсем рядом, почти над ухом, от которого холодеет все внутри, завязывая кишки в узел. Уже слышится цокот когтей по кафелю, уже чувствуется собачий смрад… Влад упал на колени и, зажав уши руками, закричал:
-Господи! Господи! Господи!
Сердце гулко выбивало в груди, лихорадочный ритм, вот этот момент, которого он так боялся, и ждал. Вот он! Влад бессильно опустил руки…
-Господи… прости… - прошептал он.
И вдруг им овладело безразличие… пусть все что угодно, пусть весь мир в это мгновение слетит с катушек, он останется здесь, в ожидании приближающейся, всепожирающей собачей стаи…

* * *

-Без комментариев, - произнес Морфей, - насколько я понимаю, в этот раз мой, ход последний.
-Интересно, что ты сможешь предложить, на этот раз, - Гипноз скрестил руки на груди, и устремил свой взгляд в пропасть.


Сон четвертый

…Стены, пол, потолок, кажется, что они никогда не кончатся. Влад не помнил, как сюда попал, не знал, что он здесь делает, и почему все это с ним происходит. Все попытки отыскать в этом сплетении коридоров и тоннелей, выход, были безуспешными, когда казалось, что выход находится за следующим поворотом, там стояла глухая стена, с подтеками крови, из разбитых лбов, прежних скитальцев этого лабиринта. Никого, ничего вокруг, только звук собственных шагов, тяжелого дыхания, и изредка откуда-то сверху, издевательски звонкий девичий смех, а где-то за спиной собачий вой. Ноги превратились в две непослушные окровавленные культи, руки покрылись толстым налетом, грязной и липкой паутины, глаза перестали различать, ответвления и перекрестки, упершись в очередную стену, Влад попросту методично бился лицом о камни, пока не почувствовал боль, и не осознал, что это снова тупик.
Он опустился на пол, нет больше сил, сопротивляться, хочется забиться в угол, и покорно приняв выпавший ему жребий, ждать, когда оголятся кости, истлеет одежда, стать немым и зловещим указателем безнадежности, для последующих скитальцев. Зубами по плотно пригнанным друг к другу камням, цепляясь обломками ногтей, практически на ощупь, Влад продвигался к самому центру сонной паутины, сотканной из неподъемного гранита страха…


Пробуждение

Влад резко открыл глаза… Темно и тихо.… В память вернулись воспоминания об увиденных снах.
-Сколько же я проспал? – произнес Влад, задавая вопрос сам себе. Голос показался, придавленным, не смотря на то, что достаточно громким. Его правая рука, выскользнула из-под атласной материи, и устремилась к заспанным глазам, по пути больно ударившись, обо что-то твердое вверху:
-Черт… - рука замерла, не дойдя до глаз, и вернулась к месту соприкосновения. Под ладонью оказалась, гладкая и узкая поверхность, обтянутая все тем же атласом. В мозг, медленно закралась страшная догадка, он принялся лихорадочно шарить руками по всем сторонам, но они натыкались на все то же закрытое, твердое пространство. С каждой секундой, дышать становилось тяжелее, появился острый запах сырой земли.
-Нет, этого не может быть… так не должно быть… я же живой! За что?! – Слезы крупными каплями, катились по лицу Влада, смешиваясь, с выступающим потом, появилась отдышка, в глазах замелькали зеленые вспышки, в ушах засвистело, бессознательно, разрывая ногтями пыльную обивку, он уперся руками, в нависающий над ним, узкий потолок, и из последних сил, попытался его сдвинуть…
…Собака с перебитой лапой, лежит возле свежей могилы, до ее слуха, доносится глухой стон, исходящий из-под земли, ее уши поднимаются, она напрягается натянутой струной, начитает вилять хвостом, но потом безразлично опускает морду на лапы и продолжает лежать. Ее глаза, смотрят на выбитую, на камне надпись: «Влад Каземирович Ивановский. 03.11.1956 – 25.05.1986гг. Умер во сне, легко и спокойно».


* * *

Сфера, наполненная кипящей синевой, медленно летит в пропасть, Морфей провожает ее долгим взглядом, вздыхает и произносит:
-Скучно, Гипноз.
-Еще как, - отвечает тот, - просто скукотище…

осень 2002 г.

---

Дом инцеста...

Я родился ранним майским утром. Все что я могу сказать, по поводу своего рождения, это то, что я плод инцеста, очаровательной блондинки и ее родного брата. Я не помню своего отца, я его знаю лишь по рассказам матери. Позже я узнал, что сразу после моего зачатия, он исчез, исчез навсегда. Так случается - его забрали, забрали точно так же как забирают остальных, как позже заберут мою мать, моих братьев и сестер, и меня. Все мы здесь только на время, и большая половина из нас, как и я сам, результат близкородственной страсти. Никому нет до этого дела, у нас не существует навязанной морали и норм, мы брошены на растерзание самим себе, своей любви, жажде продолжения нашего рода. Никто из нас и не подозревает, о том, что уготовано для нас судьбой. Иногда, лежа, на начинающем прорастать пушистой плесенью, сене, я смотрю в небо – днем оно всегда серое, шероховатое, потрескавшееся, с овально-желтым статичным, солнцем по центру, с клочьями грязных облаков вокруг него, и одинокими, мохнатыми их создателями, которые пожирают многочисленных быстрокрылых птиц. Ночью убогость этого неба, скрадывает свет тускло-красной луны, я ее не вижу, она находится за пределами моего зрения, где-то слева, там откуда днем доносится железный, лязгающий звук, звук от которого мурашки бегут по всему телу.
Так проходила моя жизнь, ничего особенного, раз в день нам приносили еду и воду. Я сказал еду? нет, скорее это просто пища, чтобы мы не протянули ноги, такая же убогая и скудная, как и все окружающее. Мы жили одним днем, влюбляясь, совокупляясь, рождаясь. Но настал и мой срок…
Как обычно, солнце внезапно вспыхнуло на небе, сменив свет луны, и уже знакомый, бьющий по нервам, лязгающий звук, возвестил о том, что начался новый день, для кого-то первый, в его жизни. Меня вытащили из секции и бросили в узкую клетку, я сопротивлялся, но силы были не равны, кричать о помощи было бессмысленно и ниже моего достоинства. Я видел это и раньше, как тащат по коридору, мимо меня, моих обезумевших от страха, собратьев по камерам, кто-то был безволен и беспомощен, кто-то визжал и пытался вырваться, но никто из них назад не вернулся… значит пришел и мой черед уйти навсегда… Я бросил прощальный взгляд на свою любимую родную сестру, которая вот-вот должна уже была родить наших первенцев… и прошептал ей: "Прощай"... а дальше…
Дальше я помню смутно – мелькание клеток, дверей и похожих друг на друга солнц, пока я не оказался в комнате, пропитанной запахом страха, смерти, и чего-то еще, чему я не могу дать описания, что не подвластно моему разуму. Чашки Петри, агар-агар, пышно цветущие пробирки, горящие спиртовки, все это проплыло перед моими глазами, в легкой туманной дымке. Меня уложили спиной на стол, сверкнула в холодном свете гигантская игла шприца.… Нет, они конечно же знают где у меня вены, но им это ни к чему – они все равно будут колоть именно под кожу, и именно во внутреннюю часть левого бедра… Боль, словно кипящее масло, растекается по мышцам, заставляя учащенно трепыхаться мое сердце, скрежетать мои зубы. Вот оно, вот для чего мы были рождены.… Теперь я это знаю…
После инъекции меня отнесли в неизвестное ранее мне место, здесь было чище и опрятнее, чем в том, где я рос и жил. Как только лязгнул задвижка на дверце моей решетки, я поспешил отползти в дальний угол. Подволакивая распухающую ногу, и чувствую привкус металла во рту, я еле дополз до душистой подстилки из смолистой стружки, и, обессилев, рухнул на нее всем телом, сознание мое помутилось, глаза закрылись, и я провалился в черную бездну…
Очнулся я оттого, что мои зубы выбивали чечетку, все тело бил сильнейший озноб, нога, в которую сделали укол, горела и распухла еще больше, казалось, надави на нее чуть сильнее, и кожа лопнет, а наружу вырвется поток гноя. С трудом дополз до глубокой чашки с ломозубой, холодной водой, и стал жадно пить, пытаясь потушить все нарастающий внутри пожар. Влага застревала в горле, пыталась выбраться обратно наружу, но я продолжал пить, как будто в этом было мое спасение – утонуть в этом чертовом чане с кристально-чистой водой…
Находясь еще в своей старой секции, я вспоминаю тихий шепот соседа, идущий из-за глухой стены:
-Есть мир,… он совсем не похож на этот. Он находится там, не здесь…. В нем живое небо, сочная трава, и уютные норы. В нем мы свободны и вольны сами распоряжаться собственной жизнью. Он прекрасен и огромен, в нем все настоящее – и любовь, и жизнь, и даже смерть…
Сейчас мне кажется, что он врал, он просто хотел в это верить, не зная, существует ли это на самом деле, и верил, до того самого момента пока его не уволокли, как и остальных. Но я-то знаю, что кроме этого мира, который нас окружает, нет ничего. Наш мир – это дом инцеста! И только!
Еще несколько дней, я провел в бредовом состоянии, когда голову посещали видения и абсурдные мысли. Перед глазами рисовались картины, с бескрайними полями, высокой травой, покрытой бриллиантами росы, сладкой вьюгой цветочной пыльцы, теплым солнцем, шелестом ручьев, потом картина искажалась и поле превращалось в гигантскую питательную среду на пептидной основе, вместо травы на ней колосился мицелий грибов и паразитов, обильно осыпающий все в округе своими спорами, ложа ручьев оборачивались в обожженный след посева, а взамен чистых дождевых луж, ядовитые бляшки сибирской язвы и холеры, тепло солнца сменялось синим пламенем горящей спиртовки.
Иногда мне казалось, что я являю собой бесконечность, что моя жизнь простирается в обоих направлениях, смыкаясь концами, и образуя животрепещущую сферу, что я до сих пор живу в каждом из мною прожитых дней, и стоит только напрячься, и можно проскочить назад, а значит и вперед…. Уткнувшись носом в стружку, и пытаясь прочистить засохшие гноем глаза, я гнал от себя эти мысли, я разрывал наваливающиеся из ниоткуда ведения. Сотни раз проваливался в пустоту, десятки раз из нее выныривал, только для того, чтобы все начать сначала.
Я был безволен и немощен, когда меня вытащили из клетки в очередной раз, и вновь сплетение коридоров, глухих дверей, и одинаковых солнц. Но на этот раз стол, на который меня положили, был заставлен прозрачными чашами, в которых находились вырванные части тела и органы моего племени. Сквозь узкие щелочки глаз, я увидел над собой любопытный взгляд за стеклянной маской своего мучителя, сверкнула сталь скальпеля…

-В это трудно поверить, но… Он бы выжил.
-Да брось этого не может быть, сколько раз мы проводили опыт и всегда сто процентный летальный исход, чем же эта мышь отличается от остальных.
-Может у него был иммунитет, или культура была грязная?
-Если хочешь, мы можем это завтра проверить, чего-чего, а материала у нас хватает, да и мышей тоже.
-Да, конечно, но… ведь это было бы открытие… настоящий прорыв, после такого количества неудачных экспериментов, найти мышь, которая бы выжила… а мы ее просто убили. Странно это все, странно…

…Я родилась морозным декабрьским вечером, в тот момент, когда красный плафон луны, сменил собой грязное солнце, на растрескавшемся небе. Я плод инцеста, дитя любви сына и матери…
… я родился…
… я родилась…
…я не родился никогда, погибнув во чреве своей матери, на забрызганном кровью, препаровальном столе…
…я родилась… я плод инцеста…
…я родился…
…я родилась…
Я плод инцеста, очаровательной блондинки, и ее родного брата….

конец

22 января 2003г.

---

ИзВранные тексты (написано осень 2019 года)

Ночь опустилась на подоконник
Желтым кленовым листом
Две звезды и одна луна
Две души под потолком

Мягкий шорош сухой известки
И удушливый плен паутин
Беспокойно и как-то неловко
В мраке застывших гардин

Беспокойно и щЁкотно вместе
Пролетать над телом своим
Ранясь больно о крючья из жести
Застывших тяжелых гардин

Все проходит, уйдет и это
Ночь заменит туманный рассвет
И на утро проснувшись в кровати
Над собою увидишь след

Там где люстры плафон разбитый
Где ползет мотылек неспеша
На известке сухой и побитой
Слезы лила твоя душа

Дождь сквозновывертый острыми иглами
Вечер надломленный у порога ночи
Сентябрь шалеющий, туманом изгрызенный
Прочь от покоя... прочь... а впрочем...

Пустынными улицами, мокрым асфальтом
Лучом стробоскопным жжёт светофор
И гаснущих оконо манящая бездна
И в голове с собой разговор

Крещен перекрестками, окроплен дождями
Распят на ошмётках собственной тени
Истрачен, испорчен, растаскан блядями
Последний романтик - неистовый гений

Цена равновесия в собственном мире
Запыленный угол и терпкий чай
Прокуренный плед в полутемной квартире
И вечно далекий собачий лай...

Изнежен, низвержен, избит, излелеен
Красным бархатом выстлан - юродиво сир
Луной повенчан, ночью встревожен
Замшелый исток - светлоликий вампир

На пальцах пыльца золотистой золы
Зловонного злата, исхода тоски
Зубами впиваюсь в шею судьбы
И девственниц сонмы, за это расплата

Я боле, безбожен, бесстыдная тварь
Мой свет лишь иллюзия загнанной лани
Я также как вы непомерно устал
И также как вы, бреду на закланье

Исхоженный в сорок, истерзанный раб
Глумливо и робко, упрямо и зыбко
Стою перед миром - ни шагу назад
И на лице моем только улыбка...

Изрезаны пальцы расскосыми травами
Шепотной лестью, щепотка воды
В мире покоя мечты и отрава
В голосе сердца тугие шаги
Стоном по венам - вечернее свАтовство
Есть ли причина уйти из "в себя"?
Есть ли узорная шалость предательства
В том что не верил, запоем любя...
Я развожу синевыварной патокой
Вырванный с кровью, о корень добра
И вывожу на асфальте запятнанном
"Смерть и исход - остальное игра"...

Я в стенаниях безиздохности, на полпути к шелесту граней
В рассмотрении схожестей, низвергающих суть желаний
Я в кипящем котле у бОжества, вырезаю на сердце раны
И дрожащей рукой ничтожества, я лишаю других нирваны
Мной не свержены прежние идолы, я не стану для вас апостолом
Я всего лишь никчемная сучность, я всего лишь дрожащий под стОлом
Обтекаемый розовой скверной, убаюканный лживыми фразками
Я бесснуюсь в блаженстве первых - недоношенных, недоласканных
Мне не нужно иного рая - быть загадочно озабоченным
В жизни прочих, незримо играя, оставаться таким же... а впрочем...
Шаг за шагом судьба моя корчится, в мутном омуте новых глаз
Шаг за шагом внутри что-то портится, источая елей для вас
Я безумен в своих изъяснениях, оскверненный, немой слепец
И дрожащие ветви осины, это мой терновый венец

---

Что видят цветы, когда спят?

Что видят цветы когда спят? Что им снится? Горячие руки пылких влюбленных, крепко сжимающих их тугие стебли? Или же холодящая сталь ножей и садовых ножниц, "отрывающая" их от собственных корней? А может хрустальные вазы, наполненные родниковой водой? Или же безмятежные поля, таких же как они, цветущих собратьев и сестер?
А что видят во снах новорожденные младенцы, если они еще ничего не видели? А что видят во сне те, которые ушли из вашей жизни, может быть вас?
От меня уходят те, чьих я не оправдал надежд... И надежды у всех такие разные, но такие похожие в своей несбыточности... И уходят они так странно... почему-то никто не ушел закатив истерику... все уходят тихо, почти незаметно... а затем где-то живут без меня, своею жизнью... И снят себе сны, в которых вполне возможно, иногда фигурирую я... И если Фрейд прав, то они однозначно видят меня во сне, пытаясь забыть, или запрятать в глубинах своей памяти. Вот и получается, что не смотря на то что они уходят, мы по-прежнему вместе...
Однажды мне приснился необыкновенный сон - в нем собрались все женщины, которые были в моей жизни. Они сидели кружком на полу, и о чем-то мирно беседовали. Не было ни вражды, ни неприязни. А я сидел рядом, исключенный из этого круга, и был простым наблюдателем. И от этого сна, веяло такой теплотой... знаете, бывают такие сны, после которых остается тепло на сердце... вот этот сон был таким... Ни вражды, ни злобы, ни упрека... Они были вместе, и они были со мной...
А еще несколько раз, я спал во сне, и видел сны... сон во сне... я не знаю можно ли продвинуться дальше и уснуть во сне сна, и увидеть сон, может быть было и такое, а я просто этого не помню...
А что видят цветы, когда спят? Что им снится? Что снится алым тюльпанам, и желтым нарциссам, этим майским цветам победы? Позвякивание медалей, и сухие морщинистые руки ветеранов? Или запах пороха и грохот артиллерийских батарей? А что снится белой пене цветущих яблонь и вишен? А мелким голубым незабудкам и полевым ромашкам? Что видят цветы когда спят?

---

in my head...

Возликуй в стыдном смирении, и склони голову, коленопреклоненно,
Ибо шествует мимо тебя, на гнедой кобыле, да в серебряном саване,
Сам Князь всевластитель, кровесмеситель, Князь порока и чистых дум.
Проезжает под своды, теменных костей, по извилистым тропам, нейронный сетей,
Светлый Князь, Князь властитель и кармасмеситель... по нейронным трупам, темных путей...
Я лишь слежу за его движением, провожаю унылым взглядом, я довожу до изнеможения
Всех далеких и тех кто рядом...

...Рядом... сядь со мною рядом, испей эту чашу до дна...
Ядом... опоенная спиртом и ядом, ты остаешься одна...
После меня... и впредь... после всего и в раз...
Опуститься снежная плеть, солью простуженных глаз...

Ресниц твоих шелк опаленный, кожи небесный атлАс
Танцуешь на парапете, фламенко в последний раз
И пусть твой зритель незрим, а по сути его и нет
Это твой танец надежды, с обидой на весь белый свет...

Крылья помогут в падении, но их выдают потОм
И мотыльком взвиваясь, ты бьешься под потолком
Ты сыплешь известку и прану, ты шепчешь немые слова
На старую, рваную рану, на сердце, что отдала...

---

совестит...

Сколько скелетов скрыто в ваших шкафах? Нет, я говорю не о тех которых вы боитесь показать кому-то, я имею в виду тех которых вы боитесь сами. По ночам они превращаются в монстров, и они возятся под вашей кроватью, и не дают вам уснуть. А днем они забираются снова в шкаф. Как они там оказываются? Да просто - совершил что-то непотребное, или же наоборот не совершил нечто должное, и хлоп, еще один костлявый постукивает зубами за полированной дверцей, из псевдо-красного дерева. И ждет прихода ночи, когда вы будете максимально беззащитны.
Это то что в народе именуется совестью. Хирурги и патологоанатомы до сих пор не обнаружили этот орган, но он все же есть, во всяком случае у некоторых. Конечно же, не у всех, кто-то собственноручно лишил себя этого ненужного апендикса, или же и вовсе родился без него. Но когда совесть не на месте, когда она мешает не только спать но и жить, это уже воспаление совести - "совестит".
Как человеку описывают ад? Это нечто жаркое, с пламенем и кипящими смолой котлами. Или же по другой версии, наоборот, нечто очень холодное и замерзшее, где нет ни малейшего признака тепла. А как по мне так, ад это место где вы оставлены собственной совести на растерзание, и это не когда не кончается.
Но благо, человеческому мозгу дана уникальная способность - забывать. Мы забываем не только ключи от дома, время и место важных встреч, имена одноклассников и даты дней рождений близких нам людей, но также мы забываем и те поступки, которые по возможности хотели бы вообще не совершать в своей жизни. Мы забываем их, может не навсегда, но во всяком случае откладываем их в долгий ящик. Чтобы не мозолили глаза. Блажен тот, кто может раскаяться в содеянном перед своим богом, и понести наказание за проступок уже здесь, на земле, при жизни, тем самым он снимает его со своей души - он становится чистым и легким, как первый снег на застывающей грязи. А что же делать тем кто верует в бога но не всем сердцем, коих по большому счету подавляющая масса, или же тем, кто и вовсе не верит ни во что. Отрабатывать свои грехи, выдумывая наказания себе самому? Вы никогда не задумывались, почему подростки режут и прижигают себя? Зачем это шрамирование? Просто у них в силу их возраста еще совесть слишком чувствительна, и они переводят душевную боль, в боль физическую. Физическую боль, снести легче чем душевную, проще посмотреть на кровоточащую рану и понять что болит из-за нее, а душа? Где она? Почему она болит? Когда перестанет? А потом, потом где-нибудь в компании не очень близких друзей и подруг, можно небрежно бросить свою руку на стол, и как бы невзначай обронить: "Это я по молодости... Дурная была..."... И получить благодаря этим шрамам, ежеминутное уважение за храбрость и сумасбродство. Ведь сейчас быть психом это престижно.
Посмотрите кому поклоняются и кого цитируют? Да отморозков и отъявленных психопатов. На них хотят быть похожими, им подражают, и их же копируют. А вот примерить на себя смирительную рубашку, и получить инъекцию галоперидола, желающих маловато будет, это не так прельщает. И это не столь романтично и загадочно. Но ведь этим все и закончится, рано или поздно если ты псих, то закончишь в психушке... а если только им притворяешься, то ты живешь в выдуманном мире, ты играешь в нем роль того, кого на самом деле нет, и твоя жизнь ничего не стоит - придорожная пыль ценнее...

Золотая уховертка, заползла под кожу...
Шагреневый стыд зиготных дроф...
Я кормлю вашу совесть и душу...
Ядом своих бесстыдных строф...

---

клетка

Обыкновенный тетрадный лист в клетку... сколько мы таких исписали за время учебы в школе, институте... сколько знаний они в себе несли... а донесли ли... у меня не осталось не единой тетради, ни одного конспекта, все каким-то странным образом исчезли из моей жизни, и я хоть убей, не помню как это случилось. Наверняка же я сам, это сделал. Встал когда-то утром, прошелся по своей комнате, вышел в коридор, и направился в зал к книжной полке, где и лежали эти "груды знаний", а затем посчитав их больше не нужными, я просто выбросил их в мусоропровод. Ох не нужно говорить, что лучше бы я сдал их на макулатуру, и тем самым спас жизнь целому дереву. Поверьте, я совершал в своей жизни такие вещи, по сравнению с которыми жизнь одного дерева вообще ничего не значит. Да и сколько этих деревьев сжигается в печах, каминах, кострах, да и просто гниет обрастая мхом в лесах, сосчитать невозможно. А если задуматься, о чем я сейчас сожалею? Ну было что-то когда-то исписано, а затем выброшено... я выбрасывал вещи куда более "ценные", чем неверные вычисления по алгебре, высшей математике, и конспекты по механизации и биохимии. Я выбрасывал свои дневники... Детские и юношеские, и даже взрослые... Я сжигал свои первые рассказы и повести... да, они мне тогда казались неказистыми, впрочем я и сейчас так думаю, но ведь в них была вложена частица меня самого... я писал их от себя и о себе... а они выброшены... сгорели... я даже помню этот мусорный бак, и переворачивающиеся под пламенем клетчатые листы, исписанные шариковой ручкой... со странными зарисовками на полях - увядшая роза, паучья сеть и крыса... это горел мой рассказ о безумной любви... Впрочем, оглядываясь назад, я понимаю что каждая любовь у меня была безумной, видимо по-другому не умею... я сходил с ума, я изводил себя мыслями и мечтами, я бредил во снах и наяву... а потом это выливалось все на бумагу и... горело на помойке... я помню первый свой детский дневник, в нем я описывал то как... впрочем не будем ворошить детскую психику... этот дневник тоже пропал... общая тетрадь, с коричневой обложкой, даже не могу сказать из чего она была, это не кожа и не пластик, и даже не картон... что-то среднее между пластиком и резиной... она была шершавая на ощупь, словно столярный рашпиль... а листы у этой тетради были... да, все правильно - в клетку... Первые записки с неумелыми любовными симпатиями, писались также на клетчатых обрывках листов, и сложенные вчетверо, швырялись (с любовью, и всей возможной нежностью) на парту перед возлюбленной... Приходили ли ответы? Да... иногда... но чаще в виде жеста, когда покручивают указательным пальцем у виска - какая любовь может быть между мальчиком и девочкой, в советской школе, да еще и в седьмом классе? Почему же так не везло листам в линейку? А может наоборот везло? Они ведь не горели ярким пламенем, не впитывали в себя горечь слез и страданий. Их просто стирали наши руки, вписывая в эти широкие линейки диктанты и сочинения... я до сих пор помню как внизу тетради лист постепенно истирался, и начинал скатываться мелкими катышками, тетради с лощенными листами был удел счастливчиков, и не побоюсь этого слова снобов. Их можно было купить в Москве, в ЦУМе, ну или в крайнем случае в Киеве или Минске, но ни как не на периферии. И почему-то запомнились тетради с розовой обложкой, и почему-то чаще всего они были у девочек отличниц. А удел остальных хорошистов, двоешников и крепких троешников, были тетради зеленого цвета. Это был наш крест, выпущенный фабрикой "Герой труда", и некоторые, особо одаренные бездельем индивидуумы, замазывали ручкой, окончание "ой" в первом слове, и с улыбкой долго взирали на чудесное превращение, некого неизвестного героя труда, в имя немецкой фрау или мэдхен - Гертруда, вот эти тетрадки мы и несли, в портфелях и ранцах, дипломатах и просто за поясным ремнем.
И ведь все исчезло... все ушло в никуда... и можно сказать даже более - все исчезает и по сей день... прямо сейчас, в это мгновение, кто-то выбрасывает часть своей жизни в мусоропровод... а рукописи горят, господин Воланд... может они не горят только у гениев, но у простых смертных горят, синим пламенем... и от этого огня не согреешься... он просто очищает мир, от твоей накипевшей скверны...