Он был слишком спокоен, для того, кто некогда умер от рака. Я недавно проснулся, и был уже одет, за окном межсезонная темень, и полулежа на старом диване (привет от старика Зигмунда), наблюдаю за его спокойным и неторопливым смятением - как он четко вышагивает по комнате, и что-то недовольно бубнит себе под нос, изредка бросая косые взгляды на меня. Чем же он недоволен? По всей видимости, сложившимися обстоятельствами, а не кем-то конкретно. Полуопущенная голова, и сгорбленные плечи, всклоченные волосы, сейчас он всем видом напоминал душевно больного маньяка. Внезапно он остановился, уставившись в определенное место в полу, долго стоял и молчал, затем резко развернулся и быстрыми шагами вышел из комнаты. Другие обитатели этого дома, мирно спят, ничего не подозревая - феврально-мартовское утро, для них еще объято Морфеем. И вот через некоторое время, я вновь слышу его шаги, но уже просто лежать и наблюдать за всем, мне не хватает терпения - я встаю. Он появляется в дверях, и проскользнув мимо меня укладывается на освободившийся диван. В его руках возникает ртутный градусник, довольно странного размера, он не маленький, но и не обычный, этакий усеченно-длинный, и он его помещает себе подмышку... Ртутный столбик термометра, ползет вверх прямо у меня на глазах, достигает отметки в "38,6" затем "39,4", и плохое чувство возникает у меня внутри. Страх просыпается в моей душе. А он, абсолютно холодный, но с высокой температурой, произносит в слух, глядя пустыми глазами в потолок, обращаясь ко мне:
-90 миллилитров ртути... понимаешь? В нем только 90 миллилитров ртути... Поэтому он всегда врет. Все измерения температуры которые мы им делали, они не верны, они к черту неправильны. Он врет! Он всегда врет. Всю жизнь, сплошная ложь.
-Этого не может быть, - тихо возражаю я, - дело не в объеме, а в пропорциях и шкале, он не может врать.
Его взгляд медленно сползает с потолка на меня:
-Откуда ты знаешь?
-Мы проходили, еще в институте, нам преподаватель об этом говорил, - зачем-то вру ему я, - мы проходили... я знаю...
Он мне не верит... Его взгляд становится сухим, рука безвольно опадает, а из живота выпячивается огромная метастаза...
-Ложь, - шепчет он, - все ложь... дело в ртути, все из-за нее проклятой. Все из-за нее.
Кто успел вызвать "скорую", и почему она так быстро приехала? В его изголовье неспешно засуетился добродушного вида старичок, сутулый и седенький, словно сошедший с экрана старых черно-белых фильмов, времен 40-х и 50-х, этакий стопроцентный доктор Айболит, или профессор, выписывающий цветные пилюли, терпкие микстуры и горькие порошки. На лице старикашки, играет улыбка, он улыбается слушая наши, изъяснения, а его пальцы перебирают складки белоснежного халата. Чему он улыбается? Видимо он что-то знает. Наверняка правду. И его улыбка, заставляет меня заткнуться... заткнуться и выйти вон...
вон - туда...

Я стою на лестничном, узком пролете... подъездная фрамуга окна в уровень с поясом, выбитая половина стекла, и вечно лязгающая, отскочившая когда-то давно, напольная плитка, под моей правой ногой, проверяет меня на устойчивость к воздействиям внешнего мира...
-Нам нужно поговорить, - говорит моя бывшая, - у меня к тебе дело.
Я обреченно киваю головой, понимаю что не могу ей отказать, но меньше всего мне сейчас хочется о чем-то говорить.
А она еле заметно улыбается (почему сегодня все улыбаются?) и подзывающим жестом, манит к нам кого-то снизу. И этим человеком оказывается грузная женщина, очень низенькая, почти без шеи, бомжеватого вида, лет семидесяти, с большим бланшем под правым глазом (да, да Зигмунд, да!) и она тоже улыбается, но ее улыбка не такая... она виноватая, словно извиняется за что-то.
-Нам нужно в прокуратуру, - говорит бывшая, - ее изнасиловали, и она теперь беременна.
Палец бывшей, как указующий перст, упирается в рядом стоящее, существо без шеи, а та в свою очередь переводит виноватый взгляд с меня в пол, и неуверенно шамкает своим ртом:
-Ну это не то чтобы изнасиловали... он на самом деле хороший... но да, я теперь беременна.
Я стою и пытаюсь сообразить, как такое возможно, обрюхатиться в таком преклонном возрасте. Окидываю взглядом ее "фигуру" пытаясь вычленить из груды грязного тряпья одетого на нее, выступающий живот, или хоть какой-то признак "тяжарности". Но его нет, точнее может он и есть, просто тело у нее почти шарообразное, о каком выступающем животе тут может идти речь?
-Нам нужно в прокуратуру, - повторяет бывшая, - ты нас должен отвезти.
-Нет, - отвечаю я, стараясь придать своему голосу, большую уверенность, - они этим не занимаются, вам нужно к следователю или сразу в суд, но сегодня понедельник и они не работают. (Зигмунд... Зигмунд... Зигмунд...)
Бывшая медленно кивает, как бы переваривая мною сказанное:
-Значит не отвезешь?
-Нет, - отвечаю я, - потому что это глупо, вас даже не станут слушать. Ты посмотри, какая на хрен беременность в ее возрасте? Какое изнасилование?
-Это не совсем изнасилование, - бормочет бомжиха, - не совсем... я знаю он не хотел так... и я... я просто беременна...
Я сочувственно качаю головой, хотя сочувствия во мне нет, разве что не к ситуации, а к самому этому человеку, просто потому что она докатилась до такой жизни.
Они вдвоем, спешно выходят из подъезда, в промозглый ноябрьский (?) холод, и уже садясь в подъехавший автобус "Икарус", бывшая не глядя бросает мне через плечо:
-Ну и оставайся тут...

Зигмунд... Зиг... Мунд...

В моих руках ребенок... новорожденный... он теплый и пропорционально некрасивый - слишком маленькая голова, и несоразмерное тельце, по всей видимости мальчик... я держу его со всей осторожностью, на которую только способен, уговаривая себя, что некрасивых детей не бывает, и я все равно его полюблю, хотя бы за то что это ребенок моей дочери... моей дочери, которую я безумно люблю... люблю... а значит и его полюблю... он шевелится на моих руках, вокруг уличный холод, я стою возле городской ратуши, и пытаясь укрыть дитя от пронизывающего ветра, спешно бегу с ним на руках, в сторону "Пушкинского" моста ("Ах, Александр Сергеевич, милый") и на ходу всматриваюсь в этого ребенка, пытаясь отыскать в нем хоть что-то что тронет мое отцовско-дедовское сердце... а он начинает покрываться редкой шерстью, и превращается в маленького котенка...
-Ну разве он не милый, - спрашивает где-то за спиной Илона.
я улыбаюсь ей... ему... всему миру... Он милый... я полюбил его... я полюбил...

Зигмунд... чертов Зигмунд Фрейд!!! Ну и сволочь же ты! А впрочем, твоей вины тут как раз и нет. Это мои тараканы выползают по ночам в извращенного вида сновидения, ты всего лишь объяснил как и почему это происходит...